З.А. ЗОРИНА, А.А. СМИРНОВА,
МГУ им. М.В. Ломоносова

Окончание. См. № 13/2007

Изучение биологических предшественников речи человека у современных антропоидов

Прогрессом в этой области мы обязаны американским ученым, использовавшим в своей работе языки-посредники. На разных этапах этого исследования обезьян обучали разным видам искусственных языков. Все языки были построены по правилам английской гpамматики, но использовали в качестве «слов» разные элементы:

– амслен (AMErican Sign LANguage) – американский жестовый язык – (Алан и Беатрис Гарднер – шимпанзе Уошо и др; Ф.Патерсон – гориллы Коко и Майкл; Л.Майлс – орангутан Чантек);
– язык пластиковых жетонов (Энн и Дэвид Примэк – шимпанзе Сара);
– йеркиш – язык значков-лексиграмм, изображенных на клавиатуре компьютера (Дуэйн Рамбо – шимпанзе Лана; Сью Сэведж-Рамбо – шимпанзе Шерман и Остин);
– сочетание йеркиша с пониманием устной английской речи (Сью Сэведж-Рамбо – бонобо Канзи и др).

Каждая программа имела свои цели и следовала своим принципам. Более того, их авторы в какой-то мере полемизировали друг с другом и пытались ответить на вопросы, не решенные предшественниками. Это значительно повышает достоверность результатов каждого этапа. Можно сказать, что каждые 5–10 лет происходил некий виток спирали, когда данные, полученные в одних работах, воспроизводились совершенно независимо другой группой исследователей в новых условиях и на других обезьянах. Сам по себе факт получения сходных результатов в нескольких независимых языковых экспериментах, где обучение проводилось по разным методикам, иногда как бы «от противного», придает им дополнительный вес.

Поскольку опыты Алана и Беатрис Гарднеров были первыми, многие, говоря о способе общения человека с шимпанзе, подразумевают амслен – упрощенную версию жестового языка американских глухонемых. Первое время этот язык действительно был практически единственным посредником в общении человека и обезьян.

В 1966 г. американские ученые Алан и Беатрис Гарднеры поселили в своем доме 10-месячную самку шимпанзе Уошо и начали обучать ее амслену. Подобно всем их предшественникам, «усыновлявшим» шимпанзе, Гарднеры растили Уошо как собственного ребенка. Ее поселили в просторном трейлере, обставленном обычной мебелью и снабженном всем необходимым для того, чтобы обезьяне было комфортно жить, а ее учителям удобно с нею заниматься.

Предполагалось, что обезьяна сама начнет подражать людям, которые при ней изъяснялись только жестами. Однако в действительности, особенно в начальный период, ее пришлось обучать жестам специально – путем постепенной «формовки» (учителя складывали пальцы Уошо соответствующим образом, связывая жест с получением обозначаемого предмета или действия). Однако после усвоения первых 10–12 жестов процесс пошел принципиально иными темпами: Уошо, а потом и другие обезьяны, входили во вкус и осваивали знаки активно. Многим знакам они научились просто наблюдая реакцию людей на заинтересовавшие их предметы и события. Отличительной особенностью программы обучения Уошо была ее полная изоляция от устной речи. Гарднеры считали, что если члены приемной семьи будут и говорить с ней, и объясняться знаками, то это отрицательно скажется на обучении языку жестов. Прожив в лаборатории немногим более года, она выучила около 30 знаков. Затем она неуклонно и хорошими темпами пошла вперед, так что после трех лет обучения употребляла уже около 130 знаков и могла понимать еще несколько сотен.

Вербальное поведение развивалось у Уошо шаг за шагом, как у обычного ребенка, вместе с появлением у него навыков пользования чашкой, вилкой и ночным горшком. Оказалось, что она овладевала языком в той же последовательности, что и ребенок. Сначала она училась отдельным знакам, потом стала применять комбинации из двух, а затем и из трех знаков. Первые «высказывания» Уошо были номинативными («этот ключ») или содержали описание совершаемых ею действий («я открою»). Следом за ними появились атрибутивные «фразы» («черная собака», «твой ботинок») и, наконец, фразы, описывающие ее собственный «опыт» или ощущения («цветок пахнет», «слышно собаку»). Выяснилось, что она смогла отвечать на вопросы «Кто?», «Что?» и «Где?» раньше, чем на вопросы «Как?» и «Почему?» Она к месту употребляла «слова», объединяла их в небольшие предложения, придумывала собственные знаки, шутила и даже ругалась. В темпах освоения человеческого языка она разительно отличалась от своих предшественниц (Гуа и Вики), которые топтались на месте и так с него и не сдвинулись, потому что приемные родители пытались учить обезьян голосовому общению, невозможному для них физиологически.

После Уошо, начиная с 1972 г., Гаpднеpы работали и с другими шимпанзе (Мойя, Пили, Тату и Дар). Оказалось, что те из них, кто попадал в лабораторию вскоре после рождения, учились еще быстрее, чем Уошо. Кроме того, в отличие от Уошо, эти обезьяны, поступавшие к Гарднерам одна за другой в раннем возрасте, росли вместе со старшими товарищами, что делало социальную среду их развития более полноценной и адекватной. Это было первое свидетельство необходимости начинать обучение как можно раньше, и оно многократно подтвердилось в последующих работах – и при обучении йеркишу и, в особенности, при обучении пониманию устной речи.

Алан и Беатрис Гарднеры с Уошо

Применение жестов закономерно становилось неотъемлемой частью поведения и Уошо, и остальных обученных амслену обезьян. Все они высказывались спонтанно и объяснялись жестами в самых разных ситуациях – и с друзьями, и с незнакомыми людьми. Они делали знаки самим себе и друг другу, а также собакам, кошкам, игрушкам, инструментам, даже деревьям. Людям не приходилось соблазнять их лакомствами или докучать вопросами, чтобы побудить объясняться жестами амслена. Чаще всего обмен жестами инициировали молодые шимпанзе, а не люди. Нередко они спонтанно «называли» предметы и их изображения на картинках в ситуациях, когда поощрение было маловероятно.

Приобретаемые обезьянами знания подвергались строгой экспериментальной проверке. Большая часть тестов была организована по методу двойного слепого контроля: один из экспериментаторов предъявлял обезьяне объекты или их изображения, а другой, которого обезьяна не видела и который сам не мог видеть эти объекты или изображения, фиксировал жесты шимпанзе. В этой ситуации Уошо правильно ответила на 92 из 128 вопросов (72%). Столь же высокий результат продемонстрировали и другие обезьяны Гарднеров.

Примеры знаков амслена, усвоенных Уошо:
1 – «фрукт»; 2 – «слушать»; 3 – «мяч»; 4 – «шляпа»; 5 – «бэби»; 6 – «еще»

Необходимо отметить, что в большинстве случаев «высказывания» шимпанзе в экспериментах Гарднеров касались предметов, находящихся в поле зрения обезьяны, или действий, однозначно определяемых ситуацией, т.е. они были до известной степени предсказуемы. Именно эти обстоятельства позднее стали рассматривать как признак ограниченности вербального поведения Уошо и других обезьян, обученных в рамках данного метода. Предполагалось, что адекватность их «высказываний» в таких условиях в значительной мере обусловлена общим контекстом, а не точным пониманием значения каждого жеста и следованием правилам синтаксиса.

Итак, Уошо и другие шимпанзе Гарднеров (Мойя, Тату и Дар) усваивали достаточно обширный запас жестов (несколько сотен), которые они адекватно использовали в широком диапазоне ситуаций. В словарь овладевших амсленом 5-летних шимпанзе входили жесты, означающие следующие функциональные категории: названия предметов обихода; имена людей и клички других обезьян; глаголы; существительные, обозначающие действия (чистка, питье); определения цвета, размера, вкуса, материала объектов; обозначения эмоциональных состояний (больно, смешно, страшно); оценки (жаль, хорошо, плохо); наречия (скорее, еще); отрицание (нет); местоимения и указательные частицы (я, ты, мой, твой, этот, тот); обозначения времени (сейчас и потом).

Кроме Гарднеров и некоторые другие энтузиасты-психологи взяли в свои семьи детенышей шимпанзе и пытались повторить и проверить достижения Уошо (шимпанзе Люси, Элли и др.). Амслен стал языком общения и для двух горилл (Коко и Майкла), которых, начиная с 1972 г., воспитывает и обучает Фрэнсин Паттерсон. В начале 1980-х гг. к этой компании присоединился и орангутан Чантек.

Другой подход к решению этой проблемы использовали супруги Энн и Дэвид Примэк, работавшие с шимпанзе Сарой. Супруги Примэк создали искусственный язык, в котором словами служили намагниченные пластиковые жетоны различной формы. Жетоны в определенном порядке располагали на вертикальной магнитной доске. По своей конфигурации жетоны (как и лексиграммы, использованные позднее в языке йеркиш) никак не напоминали те предметы и действия, которые они обозначали. Например, названием яблока служил треугольник, а слово «фpукты» обозначалось другим, столь же произвольным жетоном. Наряду с этим имелись и жетоны, обозначающие абстрактные понятия: например, знак просьбы, знак условия («если… то»), знак отрицания, знак «называется» и т.п. Саpа освоила 120 таких знаков, могла выполнять задания и отвечать на вопросы, используя комбинации из нескольких жетонов. В отличие от Уошо, Сару сразу обучали построению строго структурированных фраз, например, «Если Сара поставит чашку на стол, то Мери даст ей яблоко», «положить коричневый (а затем и другие цвета) диск на красный поднос». В связи с такой установкой процесс обучения Сары происходил как типичная выработка дифференцировочных условных рефлексов, требующая сотен сочетаний при постоянном пищевом подкреплении. Еще одна особенность состояла в том, что эти предложения не были коммуникативными по своей природе и никаких спонтанных «высказываний» Сара не делала. Эта система знаков оказалась менее продуктивной, чем амслен и йеркиш, и не получила распространения. Впрочем, Д.Примэк ставил перед собой цель не столько создать искусственную коммуникативную систему, сколько найти пути для исследования наиболее сложных когнитивных процессов у шимпанзе в сопоставлении с процессами, лежащими в основе речи человека. В начале 1980-х гг. он сформулировал программу поиска аналога этих процессов у животных и сосредоточился на изучении разных сторон интеллекта шимпанзе и его сравнении с интеллектом детей.

Весьма перспективным оказался язык йеркиш, созданный Дуэйном Рамбо в начале 1970-х гг.

Диалог с обезьяной был реализован с помощью компьютера, на клавиатуру которого были нанесены различные значки (лексиграммы), каждый из которых представлял отдельное «слово». Последовательности лексиграмм, выбранных на клавиатуре, высвечивались на мониторе, и обезьяна могла видеть, что она «сказала», и при желании исправить ошибки. Эту систему специалисты Приматологического центра им. Йеркса используют и по сей день, постоянно совершенствуя ее в соответствии с новыми задачами. Так, для прогулок были созданы портативные варианты клавиатуры, на которую наклеивались фотографии лексиграмм, а с определенного момента в работе используется клавиатура, при нажатии на клавиши которой раздается английское слово, соответствующее данной лексиграмме.

Первой обезьяной, которую обучали языку йеркиш, была двухлетняя шимпанзе Лана. Все общение с Ланой осуществлялось без прямого контакта с человеком, через посредство компьютерной системы, которая и задавала вопросы, и регистрировала «высказывания» обезьяны. Считалось, что это повышает объективность данной методики по сравнению с обстановкой обучения амслену. Лану сразу учили составлять фразы, приступив к анализу этого аспекта языкового поведения на более раннем этапе обучения, чем в случае с Уошо. Лана видела значки на дисплее и могла стирать то, что считала ошибкой. Если порядок слов в ее высказывании соответствовал английскому синтаксису, то машина «принимала» ответ и выдавала животному подкрепление.

Лана нажимает на лексиграммы и «пишет» одну из фраз, которым ее специально обучали

Из-за столь строго формализованной процедуры обучения объем информации, которым оперировала Лана был весьма ограниченным. Ее высказывания практически всегда касались предметов, находящихся в поле зрения и к тому же немногочисленных. Поэтому ранее возникшее предположение о том, что ведущую роль в овладении языком играло простое образование условной связи (ассоциации) между знаком и получением соответствующего предмета, опытами с Ланой не было опровергнуто. Тем не менее и в ее поведении, как и в поведении Уошо, проявлялись черты, говорившие о том, что ее потенциальные возможности выходят за рамки обучения, напрямую продиктованного программой. Как и обезьяны, пользовавшиеся амсленом, она иногда делала совершенно неожиданные заявления. Например, зарегистрировано 32 случая, когда вечером, оставаясь в лаборатории совсем одна, она просила: «Машина пощекочи пожалуйста Лана».

Сью Сэвидж-Рамбо плодотворно продолжила исследования Д.Рамбо в Приматологическом центре им. Йеркса. Вслед за Д.Рамбо, она обучала обезьян использованию языка-посредника йеркиш. Ее первоначальной целью было выяснить, могут ли шимпанзе использовать знак-лексиграмму не только и не столько для получения какого-то предмета, сколько для его «наименования» и для передачи информации о нем.

Опыты начались в 1976 г. на двух молодых самцах Шермане и Остине. В начале работы, в июне 1975 г.,
им было соответственно 2,5 и 1,5 года от роду.
Сэвидж-Рамбо создала для Шермана и Остина весьма благоприятную среду: они жили в просторном помещении, имели много игрушек, постоянно смотрели телевизор и даже сами манипулировали с видеокамерой. Шимпанзе находились в тесном контакте не только с воспитателями (как большинство их предшественников), но и друг с другом, а впоследствии и с другими шимпанзе и бонобо (карликовыми шимпанзе).

За два года начального обучения Шерман и Остин усвоили около 90 лексиграмм, которые уверенно использовали, чтобы попросить предмет, находящийся в поле зрения, или для обозначения совершаемых ими действий, т.е. достигли уровня владения языком-посредником, характерного, по мнению Сэвидж-Рамбо, для их предшественников. Для того, чтобы побудить обезьян использовать лексиграммы для наименования предметов, а не только для просьбы о них, пришлось прибегнуть к специальной процедуре (постепенное уменьшение порций выпрашиваемого продукта и замена на другое лакомство), которая оказалась вполне удачной. Оказалось, что обученные по этой системе обезьяны употребляли знаки в гораздо более разнообразных ситуациях, чем их предшественница по освоению йеркиша – Лана. После первоначального научения «наименованию» предметов у них появилось стремление к спонтанному «называнию» объектов. Вместо того, чтобы ждать, когда тренер даст или попросит предмет, как это бывало у всех других обезьян, они по собственной инициативе называли его и показывали тренеру, т.е. включили «называние» предмета в собственное поведение.

Специальные процедуры обучения были использованы также для того, чтобы побудить шимпанзе «вести диалог» с тренером и друг с другом: с помощью языка-посредника обмениваться информацией об отсутствующем в поле зрения предмете. После такого обучения шимпанзе справлялись с задачами, для успешного решения которых требовался обмен информацией между ними. Например, в одном из экспериментов обезьян разводили по отсекам, разделенным прозрачной перегородкой с небольшим отверстием. В каждом отсеке имелась клавиатура с лексиграммами. Одному из шимпанзе давали контейнер с несколькими видами лакомств, причем второй шимпанзе не видел, с какими именно. Затем «владелец» еды с помощью лексиграмм «оглашал меню», а второй шимпанзе таким же образом сообщал, что именно он хотел бы получить. Точность выполнения просьбы была очень велика, за исключением тех случаев, когда дело касалось чего-то очень уж вкусного. В таких случаях обладатель еды иногда делал вид, что не понимает, о чем идет речь, или предлагал что-нибудь другое, например обезьяний комбикорм вместо шоколада.

Таким образом, Шерман и Остин научились использовать знаки для того, чтобы общаться и с человеком, и друг с другом, называть предметы, в том числе отсутствующие. Самое главное, они научились не только отвечать на вопросы, но и вести диалоги и с их помощью воздействовать на поведение друг друга и окружающих. Иными словами, их язык обладал как свойством продуктивности, так и свойством рецептивности. Это позволяло перейти к решению новых задач, тем более что для этого возникли благоприятные условия – в Центре изучения языка появилась целая группа бонобо. Карликовые шимпанзе бонобо (Pan paniscus) считаются еще более близкими родственниками человека, чем обыкновенные шимпанзе. До начала 1980-х гг. поведение и психику бонобо систематически никто не исследовал, поэтому возможность поработать с представителями этого вида была очень привлекательна.

В дальнейших исследованиях особую роль сыграл бонобо Канзи. Он родился в 1980 г. и был усыновлен Мататой – его родная мать отказалась кормить малыша, тогда как Матата сразу проявила к нему большой интерес и в конце концов полностью им завладела и воспитывала вместе со своим старшим детенышем. Впоследствии Матата родила еще Панбэнишу, Малику и Тамули, которые росли вместе и в той или иной степени осваивали языки-посредники. В конце 1990-х гг. у Панбэниши родился Ньют, и наблюдения за ним позволили дополнить представления о роли культурной преемственности в использовании языка человека.

Попытка научить Матату йеркишу потерпела полное фиаско. После нескольких лет обучения она могла пользоваться только несколькими лексиграммам. Как и положено детенышу шимпанзе, Канзи находился с нею постоянно, в том числе и во время занятий. Видеопленка сохранила весьма впечатляющие кадры: крошечный шимпанзе, пробирающийся по верхней границе стоящей вертикально огромной клавиатуры с лексиграммами, около которой безуспешно мается его мать. Время от времени Канзи наугад нажимал какую-нибудь клавишу. Как правило, он не угадывал, и расположение лексиграмм на клавиатуре тут же менялось. Было похоже, что Матата не одобряет его активности, а никто из исследователей не придавал этой активности значения. Тем не менее оказалось, что, в отличие от матери, он проводил время совсем не даром.

Это выяснилось, когда в 1982 г. Канзи разлучили с Мататой. Ее перевезли в другой приматологический центр для получения собственного потомства. В день отъезда Мататы Канзи сам взялся за клавиатуру. Лишившись матери, а с нею и возможности сообщать о своих потребностях, он стал «говорить» о них людям, с легкостью выбирая на клавиатуре нужные лексиграммы. Похоже, Канзи понимал, что люди используют клавиатуру как средство общения и, видимо, также чувствовал необходимость в этом. Он по собственной инициативе стал нажимать на соответствующие клавиши при появлении заинтересовавшего его предмета, ничего при этом не требуя. Таким образом, Канзи спонтанно применял знаки как наименования предметов, «опустив» долгую стадию «знака-просьбы», через которую проходили все его предшественники.

Обстановка, в которой рос Канзи, а потом и другие бонобо, была еще более располагающей к интеллектуальному развитию, чем у обезьян в предыдущих проектах. Обезьяны этого поколения содержались в еще более обогащенной среде, чем Лана, Шерман и Остин (большие помещения, много игрушек, телевизор, бытовая техника, которой они активно пользовались, прогулки по лесу, поездки в соседние городки и т.п.). Лаборатория располагалась на довольно большой территории, покрытой лесом, и у исследователей была возможность выводить обезьян на далекие прогулки. Главной особенностью программы было то, что люди постоянно разговаривали при обезьянах, но при этом не проводили специальной дрессировки, не добивались выполнения словесных команд, а лишь создавали для них соответствующую языковую среду: комментируя все происходящее, четко произносили правильно построенные простые фразы, так что обезьяны имели возможность знакомиться с устной речью. В отличие от большинства своих предшественников, следующие детеныши не только росли с собственными матерями-обезьянами (помимо «приемных матерей» из числа исследователей), но и в правильном социальном окружении – несколько обезьян разного возраста, как бонобо, так и обыкновенных шимпанзе. Благодаря этому они получали полноценный опыт внутривидовой коммуникации. Последнее обстоятельство весьма существенно, поскольку шимпанзе – высокосоциальные животные и, по выражению Р.Йеркса, «один шимпанзе – не шимпанзе».

Условия, в которых рос Канзи, способствовали тому, что он стал усваивать азы обоих языков (йеркиша и английской речи), на которых в его присутствии общались окружающие. Когда ему был 1 год, люди впервые заметили, что он понимает некоторые слова. Сначала это касалось предметов или действий, достаточно очевидных из контекста. Например, он принимал к сведению просьбы и указания («Пожалуйста, не трогай телевизор» или «Хочешь на улицу?» и другие фразы), обусловленные ситуацией или понятные по интонации. Однако наряду с этим он явно следил за разговорами. Сэвидж-Рамбо удалось отметить и ряд неожиданных для всех фактов, которые послужили отправным пунктом специального анализа. Однажды она говорила сотруднице о том, что прошлой ночью кто-то оставил в лаборатории свет и, случайно взглянув на Канзи, обнаружила, что тот смотрит на выключатель, хотя ни она, ни ее собеседница туда не смотрели.

Постепенно стремление Канзи вслушиваться в разговоры людей, не адресованные непосредственно ему, становилось все более очевидным. Со временем, после того, как Канзи исполнилось 2 года, он начал активно пользоваться клавиатурой и даже стал «переводить» разговоры на йеркиш, выбирая соответствующие лексиграммы. Например, однажды он слушал, как сотрудники обсуждали драку Шермана и Остина, затем нажал лексиграмму «Остин» и жестом пригласил идти в том направлении, где тот жил. В другой раз кто-то мимоходом сказал при нем, что он научился включать и выключать свет. Он тут же нажал лексиграмму «свет» и жестами показал на выключатель. С этих пор люди, работавшие с Канзи, разговаривая между собой или с ним, сопровождали произносимые слова соответствующими лексиграммами. И наоборот, клавиатура Канзи была реконструирована так, что при каждом выборе лексиграммы он еще и слышал слово. Так происходящие спонтанно процессы усвоения двух языков были теперь сведены воедино.

Накопление подобных наблюдений побуждало переходить к точным оценкам с помощью строгого тестирования в контролируемых условиях, которые не оставляли бы места субъективизму. С Канзи провели тот же тест, что раньше с Шерманом и Остином. К этому тесту его специально не готовили, и за правильные ответы он не получал пищевого подкрепления – только похвалы. Канзи показывали набор фотографий (до 15 одновременно), а затем просили дать одну из них («Дай фотографию мяча» или «Дай фотографию банана»). Всего в тесте было использовано 35 предметов и проведено 180 проб. Канзи действовал практически безошибочно – 93% правильных ответов на устные вопросы. Он относился к процедуре тестирования очень серьезно и внимательно выслушивал вопросы. Чтобы избежать невольных подсказок (вечное опасение всех исследователей языка обезьян!), тест проводили двое людей: один, находящийся в отдельной комнате, называл предмет (Канзи не видел его, а слышал просьбу через наушники), а другой, не знавший, что нужно выбрать, фиксировал результат. К концу 17-месячного периода тестирования (Канзи было тогда около шести лет) он понимал около 150 звучащих слов, причем отвечал правильно даже при тестировании парами слов, отличающихся на одну фонему. Таким образом, наблюдения за Канзи позволили прийти к совершенно неожиданному выводу о спонтанном понимании звучащей речи в объеме, ранее не зафиксированном ни у одного животного!

Со временем «высказывания» Канзи на йеркише все шире распространялись на его занятия в течение дня. Он охотно сотрудничал с людьми во всех их делах: помогал готовить, научился собирать хворост и разводить костер, лихо управлял электрокаром, в 1990-е гг. освоил изготовление каменных «ножей» для добывания конфет из тайника. С помощью лексиграмм он «спрашивал», в каких местах леса они будут гулять, что будут есть, в какие игры играть, об игрушках, которые ему нравились, о том, что лежит в рюкзаках, о любимых видеофильмах и визитах к Шерману и Остину. Очень быстро выяснилось, что стандартная компьютерная клавиатура не годится для использования на улице; вместо нее изготовили несколько вариантов переносных клавиатур.

Канзи с переносной панелью

Таким образм, Канзи спонтанно, без всяких усилий, а главное, без специальных тренировочных процедур пришел к тому, чего от других обезьян добивались напряженной дрессировкой, причем продуктивная и рецептивная функции присутствовали в его языке в равной степени.

Кратко рассмотрев основные программы обучения обезьян языкам-посредникам, попытаемся понять, какими же свойствами обладает коммуникативная система, которой они могут овладевать.

Наиболее уверенно можно утверждать, что языки-посредники, которые усваивают антропоиды, обладают свойством семантичности, т.е. с их помощью обезьяны могут присваивать определенное значение некоторому, ранее нейтральному для них, стимулу и используют его вместо обозначаемого предмета, действия и т.д. При этом «слово» обезьян в языках-посредниках – не простой условно-рефлекторный навык, который воспроизводится в присутствии единичного экземпляра соответствующего предмета, а результат обобщения – формирования в мозгу отвлеченного представления обо всей совокупности сходных предметов, которое может широко употребляться в новых ситуациях. В процессе обучения происходит переход от знака-просьбы о конкретном предмете (sign-request), получаемом в виде подкрепления, к знаку-обобщению (sign-referent). Об этом свидетельствует, например, тот факт, что хотя при обучении использовались, как правило, единичные конкретные предметы, обезьяны применяют усвоенные жесты к довольно широкому набору незнакомых предметов той же категории. Так, знак «бэби» обезьяны использовали для обозначения любых детей и любых детенышей животных, а также их изображений на картинках и игрушек; знаком «собака» – любые породы (от той-терьера до мастифа), и настоящих собак и игрушечных, и их изображения на картинках, а также использовали этот знак, слыша лай невидимого пса. Шимпанзе одинаково хорошо понимали и жесты тренера, и их изображения на фотографиях.

Усвоенную систему знаков шимпанзе использовали как средство классификации предметов и их свойств. Впервые это было четко показано Роджером Футсом в опытах на шимпанзе Люси. Она имела относительно ограниченный запас знаков (60), но с их помощью почти безошибочно относила к соответствующей категории новые, ранее никогда ей не предъявлявшиеся овощи, фрукты, предметы обихода, игрушки.

Интересно, что многие обезьяны использовали «слова» языка-посредника в переносном смысле. Например, разные обезьяны активно применяли слово «грязный» не только в прямом смысле («запачканный»), но и в качестве ругательства. Так, Уошо однажды назвала служителя, долго не дававшего ей пить, «Грязный Джек». Горилла Коко в подобной ситуации назвал одного из служителей «Ты грязный плохой туалет». Обезьяны адресовали слово «грязный» к бездомным котам, надоедливым гиббонам и ненавистному поводку для прогулок.

Все обезьяны активно использовали выученные знаки не только в привычных, но и в новых, экстренно сложившихся, ситуациях. Описаны примеры, когда обезьяны, разглядывая книги, жестами комментировали знакомые картинки. Например, горилла Коко делала жест «monkey», когда видела в книге обезьяну.

Уошо, известная своей боязнью собак, отчаянно жестикулировала: «Собака, уходи!», когда во время прогулки на автомобиле за ним с лаем погнался пес.

Свойство продуктивности означает способность создавать и понимать неограниченное число сообщений, преобразуя исходно ограниченный запас знаков. Именно это свойство делает язык человека практически не ограниченным по своему объему и богатству. Почти все обезьяны периодически создавали собственные знаки, а также комбинировали известные им жесты и лексиграммы для обозначения предметов, названий которых они не знали. Такие примеры многочисленны, и накопившийся за годы экспериментов материал склоняет к мысли, что они достоверно отражают природу языковых способностей антропоидов. Так, горилла Майкл изобрела жест «дерево-салат» для обозначения любимого лакомства – побегов бамбука.

Уошо называла арбуз «конфета-питье», впервые встреченного на прогулке лебедя – «вода-птица», а рождественскую елку – «конфета-дерево», Люси называла невкусный pедис «боль-плакать», обезьяны называли карнавальную маску «шляпа-глаза», а огурец – «банан-зеленый» и т.д.

Термином «перемещаемость» обозначают способность человеческой речи разделять во времени и пространстве событие и сообщение о нем. Это одно из важнейших свойств языка человека, одно из его наиболее кардинальных отличий от коммуникативных систем животных – оно позволяет передавать сообщения не только о том, что произошло «здесь и сейчас», но также и «там, прежде, потом». В этом случае знаки употребляются в «отрыве» от обозначаемого реального предмета. Такое употребление знака свидетельствует о формировании и хранении в мозге внутренних (мысленных) представлений об этом предмете. Наличие свойства перемещаемости проявляется в следующих способностях:

– наименование отсутствующего (находящегося «там») объекта;
– передача информации, которая может стать известной адресату только в результате употребления знаков;
– передача информации о прошлых («прежде») и будущих («потом») событиях.

Наличие у человекообразных обезьян способности использовать знаки в отсутствие обозначаемого объекта или события было многократно подтверждено: практически в каждом из языковых проектов имеются доказательства того, что они наделены такой способностью. Например, это было четко продемонстрировано в экспериментах С.Сэвидж-Рамбо с Шерманом и Остином.

Способность обезьян связывать знаки разных модальностей, относящиеся к одному и тому же предмету, действию или понятию (референту), также была обнаружена при выполнении разных проектов. Так, у Канзи она спонтанно проявилась еще до того, как при выборе лексиграммы он стал слышать соответствующее слово. Как уже говорилось, однажды, услышав разговор сотрудников про Шермана и Остина, он нажал клавишу с лексиграммой «Остин». Позднее он продемонстрировал эту связь в специальном тесте – в ответ на звучащее слово он практически безошибочно находил соответствующую лексиграмму.

Закономерно возник вопрос: могут ли «говорящие» обезьяны передавать информацию о расположении в пространстве отсутствующих в поле зрения предметов («там»)? Возможность передачи пространственной информации с помощью языка-посредника С.Сэвидж-Рамбо исследовала у своих бонобо, которые содержались в подходящих для этого условиях (с возможностью долгих прогулок по большому лесу). Уже в 1–2 года Канзи знал все маршруты их прогулок по обширной территории Центра и зачастую сам выбирал маршрут. По мере взросления Канзи и другие бонобо усваивали названия различных участков территории Центра. Для этого им сначала демонстрировали фотографии и произносили их названия, а потом помещали на клавиатуре соответствующие лексиграммы. Для проверки способности Канзи ориентироваться по знаковой инструкции (лексиграмма или слово) его отправляли на прогулку с человеком, не ориентирующимся на территории Центра. В начале опыта Канзи получал инструкцию, куда им следует отправиться, затем появлялся его спутник, и они отправлялись на прогулку. Инструкцию Канзи получал в разных формах – акустическое слово, слово на йеркише или фотография. Во всех вариантах было зафиксировано, что он в точности соблюдал маршрут. В то же время он обнаруживал и свойство продуктивности: с помощью лексиграмм сообщал о местонахождении потерянных на прогулках вещей (иногда это касалось пропаж многомесячной давности).

Продемонстрированную бонобо Канзи способность обмениваться знаковыми сообщениями о пространственном расположении интересующих его удаленных мест экспериментально проверил Э.Мензел. В его экспериментах участвовала шимпанзе по кличке Панзи, обученная йеркишу. На глазах обезьяны экспериментатор прятал в кустах различные предметы, а через несколько дней проверял ее способность передать эту информацию с помощью лексиграмм новому человеку, не знавшему о том, что это за предметы и где они спрятаны. Панзи успешно дала указания, как найти 34 предмета, спрятанные в разных местах.

Что касается способности обезьян к передаче информации о прошлых и будущих событиях, то данных на этот счет не очень много – пока они представляют собой отдельные наблюдения. Так, в ранних работах Р.Футса описаны эпизоды, свидетельствующие о наличии данного свойства в языках Уошо и Люси. Так, например, когда Люси разлучили с заболевшей кошкой (ее любимицей), она то и дело ее вспоминала, называла по имени и объясняла, что той больно. Та же Люси, увидев, как ее приемная мать Элен Темерлин садится с чемоданами в машину, прожестикулировала: «Элен уезжать Люси плакать», оставаясь при этом вполне спокойной и жизнерадостной. Это были первые намеки на то, что жестовые высказывания шимпанзе могут относиться к событиям прошлого или к будущему. С годами к ним добавлялись (впрочем, не очень часто) и новые свидетельства. Приведем некоторые из них. Описан случай, когда однажды утром Панбэниша подошла к клавиатуре и составила сообщение: «Шерман Остин драка». Прочитавший это сообщение экспериментатор выяснил у ночного дежурного, что прошлой ночью Шерман и Остин действительно подрались. О подобных «доносах» Коко на Майкла сообщает и Ф.Паттерсон. Она утверждает также, что Майкл часто вспоминает, передавая жестами, как было страшно, когда убивали его мать (это сделали браконьеры). С течением времени подобные наблюдения накапливались, а специально поставленные эксперименты позволили относиться к ним с большим доверием (например, показано, что Канзи и другие бонобо, обученные йеркишу, успешно используют лексиграммы «сейчас» и «потом»).

Культурная преемственность – это отличительная особенность языка человека, заключающаяся в способности передавать информацию о смысле сигналов от поколения к поколению посредством обучения и подражания. Вопрос, присутствует ли это свойство в усвоенной шимпанзе системе коммуникации, активно обсуждался с самого начала исследований. Отдельные наблюдения показывали, что живущие в группе шимпанзе и гориллы, например уже взрослые Коко и Майкл, перенимают часть знаков друг от друга. При этом горилла Майкл легче обучался новым знакам амслена, подражая Коко, а не когда его специально обучал тренер. По данным Д.М. Рамбо и М.Д. Бирана, Лана, после окончания экспериментов не прервавшая тесного общения с Шерманом, Остином и другими обезьянами, значительно расширила свой лексикон, наблюдая за ними, и продолжала при случае охотно пользоваться клавиатурой. Возможность такой преемственности четко подтверждают наблюдения за Уошо и ее приемным сыном Лулисом. Люди в его присутствии специально старались не использовать жестов амслена, тем не менее Лулис перенял от Уошо и других обезьян не менее 55 знаков. Уошо, как правило, не приходилось прибегать к активному обучению Лулиса, потому что он, как и дети, усваивал язык в силу внутренней потребности к социальному взаимодействию. Но время от времени Уошо все же превращалась в наставницу своего сына: однажды Р.Футсу удалось наблюдать, как она поставила перед ним стул и пять раз повторила знак «Сядь на стул». Способность перенимать жесты друг у друга была обнаружена и у участников прочих языковых проектов. Самое яркое подтверждение культурной преемственности в освоении языков-посредников предоставил нам бонобо Канзи, а затем и другие дети Мататы и Панбэниши, которые начинали осваивать клавиатуру, просто наблюдая за матерями.

В дискуссии, посвященной теме усвоения обезьянами языков-посредников, особенное место занимает вопрос о том, могут ли они строить свои «высказывания», соблюдая определенный порядок «слов», и понимать высказывания тренера в зависимости от порядка слов в предложении (владение синтаксисом). Еще на начальных этапах обучения шимпанзе амслену оказалось, что обезьяны понимали значение не только отдельных жестов, но и порядка, в котором они употреблялись. Усвоив 10–15 знаков, шимпанзе по собственной инициативе начинали объединять их в небольшие 2–3-членные предложения. Например, «Уошо пить скорее», «Дай сладкий» и «Подойди откpой». Тот факт, что они соблюдали порядок слов, характерный для английского языка, был неожиданным и важным. Анализ 158 фраз, «произнесенных» Уошо, показал, что в большинстве случаев порядок слов в них отвечает принятому в английском языке и отражает те же, что у детей, базисные семантические отношения типа субъект – действие, действие – объект, указательная частица – объект. Иными словами, обезьяны прекрасно понимали и передавали информацию о направленности действия, о принадлежности предмета, о его местанохождении («Роджер щекотать Люси», «Дай мне», «Я дам тебе», «Кошка кусает собаку» или «Собака кусает кошку» и т.п.). На основании этих данных было высказано предположение о том, что обезьяны овладевают элементами синтаксиса.

Еще более веские доказательства того, что шимпанзе действительно могут усваивать общие принципы построения фраз и даже делать это самостоятельно на основе понимания их смысла, а не просто подражая экспериментатору, были получены лишь в работах Сью Сэвидж-Рамбо в 1990-е гг. Когда в возрасте 5 лет бонобо Канзи спонтанно начал понимать устную речь, он демонстрировал понимание не только отдельных слов (что отмечалось и раньше у других обезьян), но и целых фраз. Как и обезьяны, общавшиеся с помощью амслена, он понимал разницу между фразами «Унеси картошку за дверь» и «Иди за дверь, принеси картошку». Такое же понимание он проявлял и в собственных высказываниях на языке йеркиш, в зависимости от ситуации используя одни и те же лексиграммы как подлежащее или как дополнение.

Для строгой экспериментальной проверки способности Канзи понимать устную речь и порядок слов в предложении ему было задано более 600 вопросов-инструкций (каждый раз новых). Чтобы избежать случайных, неосознанных, подсказок со стороны экспериментатора, были использованы разнообразные процедуры. В том числе экспериментатор мог находиться в другой комнате, наблюдая за обезьяной через стекло с односторонней видимостью. Высказывания экспериментатора в этом случае Канзи слышал через наушники, причем их задавали разные люди, а иногда даже прибегали к помощи синтезатора голоса (чтобы лишить обезьяну возможности ориентироваться по знакомым интонациям).

В подавляющем большинстве случаев без какой-то специальной тренировки он правильно выполнял каждый раз новые инструкции. В них был задействован весь набор манипуляций с предметами обихода или окружающими предметами, которые Канзи совершал или в принципе мог совершить. Например:

– «Положи булку в микроволновку»;
– «Достань сок из холодильника»;
– «Дай черепахе картошки»;
– «Выйди на улицу и найди там морковку»;
– «Вынеси морковь на улицу»;
– «Налей кока-колы в лимонад»;
– «Налей лимонад в кока-колу».

Другие обращенные к Канзи фразы, напротив, провоцировали его совершить совершенно непредсказуемые действия:

– «Выдави зубную пасту на гамбургер»;
– «Найди собачку (игрушечную) и сделай ей укол»;
– «Нашлепай гориллу (игрушечную) открывалкой для банок»;
– «Пусть змея (игрушечная) укусит Линду (сотрудницу)».

Наконец, Кэнзи справлялся и с заданиями, полученными в непривычной обстановке, например во время прогулки: «Набери сосновых иголок в рюкзак».

Мы упомянули лишь некоторые аспекты полученных результатов, но даже они позволяют заключить, что языки-посредники, которые усваивали обезьяны, обладают не только свойством семантичности, но отчасти свойствами продуктивности, перемещаемости и культурной преемственности, хотя они выражены в очень ограниченной степени.

Результаты исследований языкового поведения антропоидов находятся в полном соответствии с данными о когнитивных способностях высших обезьян, выявленными в лабораторных экспериментах. Они совпадают также с появляющимися сведениями о принципиальных особенностях в структуре естественной коммуникационной системы шимпанзе. Кроме того, исследования морфологии мозга, проведенные с помощью разнообразных методов (гистология, сканирование, позитронно-эмиссионная томография), обнаружили многочисленные черты сходства в строении «речевых» областей мозга человека и шимпанзе.

Суммируя рассмотренные данные, можно заключить, что языковое поведение антропоидов действительно обладает зачатками многих качеств языка человека.

Человекообразные обезьяны обладают способностью усваивать (воспринимать и продуцировать) значение сотен знаков – «слов». В основе таких «слов» лежит обобщенное представление о классе соответствующих объектов и действий, которое позволяет использовать их в разнообразных ситуациях, в том числе совершенно новых, употреблять в переносном смысле, в качестве шутливых и бранных выражений. Все это отвечает важнейшему свойству языка (по Выготскому): обобщение и значение слова суть синонимы.

Обезьяны демонстрируют способность к преднамеренной передаче информации, в том числе к «высказываниям» об отсутствующих объектах и, в ограниченной степени, о событиях прошлого и будущего.

Они могут поддерживать друг с другом и с человеком активные диалоги, включающие обмен ролями адресанта и адресата, в которых высказывание одного участника обусловливает ответ другого.

Они понимают синтаксическую структуру речи (влияние порядка слов на смысл высказывания).

Они различают звучащие слова и понимают, что различные комбинации одних и тех же фонем имеют разный смысл.

Они могут (при определенных условиях воспитания) воспринимать устную речь и понимать ее синтаксис на уровне двухлетнего ребенка.

Этот список можно продолжить. Однако разница в «качестве» вербального поведения антропоидов и языка человека также весьма велика.

Словарь обезьян (как бы ни преувеличивали его объем) ограничен по сравнению со словарем ребенка даже трех лет, а продуктивность языка (по Ч.Хоккету) проявляется только как тенденция.

Свойство перемещаемости развито не настолько, чтобы появились уверенные основания считать, что обезьяны действительно могут подробно «высказываться» о событиях отдаленного прошлого и о планах на будущее.

Собственные «высказывания» шимпанзе в подавляющем большинстве случаев ограничиваются двумя-тремя «словами», что, впрочем, характерно и для двухлетних детей.

Понимание синтаксиса также находится у обезьян на самой ранней ступени развития, хотя и сопоставимо с таковым для двухлетнего ребенка.

Такова объективная (как мы надеемся) характеристика возможностей «говорящих» обезьян. Ее можно расценивать как доказательство того, что антропоиды ближе к человеку, чем к остальным приматам. Приведем и слова Дж.Гудолл из ее предисловия к книге Р.Футса «Next of Kin»: «Конечно, человек уникален, но мы не так сильно отличаемся от остальных, как привыкли думать. Мы не высимся в сиянии на одинокой вершине, отделенные от остального животного царства непреодолимой пропастью. Шимпанзе, особенно обученные человеческому языку, помогают нам перебросить мост через эту воображаемую пропасть. Это заставляет нас по-новому относиться не только к шимпанзе, но и ко всем остальным удивительным животным, с которыми мы – human animals – сосуществуем на этой планете».

Как бы ни относиться к отдельным аспектам полученных данных, можно согласиться с их авторами – они свидетельствуют об отсутствии разрыва в познавательных способностях человека и человекообразных обезьян. Тем самым основательно подтверждается выдвинутое Ч.Дарвином представление о том, что разница между психикой человека и высших животных, как бы велика она ни была, это разница в степени, а не в качестве.

Литература

Зорина З.А., Полетаева И.И. Зоопсихология: Элементарное мышление животных. Глава 6. – М.: Аспект Пресс, 2001/2003.

Зорина З.А., Смирнова А.А. О чем рассказали «говорящие» обезьяны. – М.: Языки славянских культур, 2006.

Панов Е.Н. Знаки, символы, языки. – М.: Знание, 1983.

Линден Ю. Обезьяны, человек и язык. – М.: Мир, 1981.

Резникова Ж.И. Интеллект и язык. Животные и человек в зеркале экспериментов. – М.: Наука, 2000.