Коллеги пана Швейка

Богатый наследник семейства миланских патрициев Луиджи Баретта жизнь вел праздную, целиком посвящая себя лишь одному любимому занятию – он был страстным любителем породистых собак.
В Ломбардии, в деревне Трегоно, у него был превосходно устроенный собачий питомник, на содержание которого он тратил огромные деньги. Здесь разводили редкую породу гончих – белых с желтыми пятнами. Они брали призы на всех выставках, и имя Баретта гремело по всей Европе в среде собаководов.

Среди знакомых синьора Луиджи было много людей так же страстно, как и он, любящих собак и других животных, и в их числе – издатель спортивного журнала Анжело Веккио. Синьор Анжело часто публиковал статьи, рассказывающие о породах собак, организовывал выставки и устраивал соревнования пород. Кроме того, он был автором нескольких книг посвященных собакам. Конечно же, им было о чем поговорить с синьором Баретта.

Частенько в их беседах возникала тема зоологического сада, который Веккио мечтал устроить в Милане. Он был буквально одержим этой идеей, и для ее реализации ему не хватало пустяка – денег. Издатель был небогат и рассчитывал на спонсорскую поддержку синьора Луиджи, но его богатый друг в полной мере энтузиазма синьора Анжело не разделял – ему вполне хватало собачек и питомника в Ломбардии.

В понедельник, 6 декабря 1903 г., Луиджи Баретта получил от своего приятеля синьора Анжело Веккио приглашение посетить устроенный им собачий питомник на вилле «Мадонна». Ничего не подозревавший Баретта поехал за город.

Когда он прибыл на виллу, Веккио предложил ему пройти в ванную освежиться. Сопровождал синьора Луиджи сторож виллы, здоровяк и силач Джузеппе Макенни. В ванной он вдруг набросился на худенького и невысокого миллионера, быстро повалил его на пол, скрутил и, крепко связав веревкой руки и ноги, отнес его в соседнюю комнату без окон. Там синьор Веккио заставил своего приятелю подписать три векселя на 10 тыс. лир каждый. Перепуганный Баретта, которому для этого освободили правую руку, поставил подписи, где требовалось.

Но Веккио на этом не успокоился и продиктовал миллионеру текст завещания. Согласно собственноручно написанному завещанию, Луиджи Баретта «назначал своим полным наследником и душеприказчиком своего давнего друга Анжело Веккио» (прямых наследников у холостяка Баретты не было, и коварный Веккио отлично все продумал), которому отходила только треть денег, а остальные он должен был пустить «на дела благотворительности», в том числе и на устройство в Милане зоологического сада. Далее синьору Луиджи велено было написать несколько писем к друзьям и знакомым, в которых он прощался с ними, сообщал, что проиграл некое «американское пари» и теперь хочет покончить с жизнью, чтобы спасти фамильную честь. Одно из таких писем было адресовано нотариусу Менкиноцци, ведшему финансовые дела по обслуживанию синьора Баретты.

Покончив с письменными делами, Веккио приказал Джузеппе «все закончить», а сам поехал на ближайший вокзал, сел на поезд, шедший до Генуи, и там из разных мест отправил «прощальные письма» Луиджи Баретта.

Поездка в Геную обеспечивала алиби Веккио. Согласно плану, Джузеппе Макенни должен был утопить Баретту в ванной на вилле «Мадонна», уложить труп в большую плетеную корзину и отправить ее в Геную по железной дороге. Там этот страшный багаж следовало получить, отвести к морю и бросить труп в воду со скалы, чтобы создалось впечатление, что миллионер бросился в море сам.

Из Генуи Веккио выехал в Рим, где добивался аудиенции у короля, которому хотел преподнести первый номер своего нового журнала «Собаки». Этим он еще больше рассчитывал укрепить свое алиби. Но едва он сошел с поезда в Риме, как его оглушила новость, выкрикиваемая газетчиками: «Луиджи Баретта подвергся нападению на вилле «Мадонна»! Арестован сторож Джузеппе Макенни!». Купив номер газеты, синьор Анжело прочел экстренное сообщение.

Оказалось, что, оставшись наедине с Макенни, миллионер не растерялся и стал уговаривать своего убийцу отпустить его, обещая дать ему намного больше денег, чем посулил Веккио. И уговорил! Джузеппе развязал его и не только отпустил, но и проводил синьора Луиджи до дома. Это оказалось совсем нелишне: дома с миллионером, после всего пережитого, случился нервный припадок, и Джузеппе еще пришлось помочь слугам уложить Баретту в постель и самому сбегать за врачом, а затем и за нотариусом Менкиноцци, чтобы тот не успел наделать неверных шагов, если ему уже предъявили фальшивое завещание.

Нотариус вызвал полицию. Сторожа, несмотря на просьбы Баретты, все же арестовали и допросили. Тот сознался, что он помогал Веккио в разных темных делишках при устройстве соревнований и заключениях пари. План похищения и убийства миллионера они составили несколько месяцев назад и сняли для этого виллу, устроив там питомник и оборудовав под ванную глухую комнату, из которой наружу не доносилось ни единого звука. По словам сторожа, его хозяин грезил собственным зоопарком и для этого был готов на все, даже на убийство.

В статье говорилось, что отыскать главного преступника будет просто: Веккио все время был на людях и выехал из Генуи в Рим.

Синьор Анжело понял, что проиграл. Прямо у вокзала он взял извозчика и велел ехать в Пинто. По дороге, не желая попасть в руки полиции, терпеть позор суда и тюрьмы, он свел счеты с жизнью.

Эта история – одна из иллюстраций того, что на рубеже XIX и XX вв. собаководство в Европе было криминализовано. Воры, специализировавшиеся на кражах собак, сбытчики, маскировщики животных и прочая публика, жившая преступлениями в этой сфере, в уголовной иерархии занимали почетные места, наряду с домушниками, карманниками и представителями других «воровских специальностей».

Преступный бизнес приносил огромные доходы. То, что эта «профессия» имеет давнюю историю, ясно уже из первых европейских газет: как только человечество изобрело периодически выходящие газеты, полностью отданные под коммерческие объявления (а произошло это еще в XVII в.), их сразу же заполонили объявления о краденых вещах, угнанных лошадях и пропавших собаках, и каждое объявление сулило «честное вознаграждение» в случае возвращения пропажи.

В те времена возник целый промысел – возвращение краденого за вознаграждение теми, кто предварительно совершил эту кражу. В Англии похищение породистых собак было поставлено «на поток» – в те времена в каждом английском поместье непременно имелась целая их свора, и в каждом номере первой английской коммерческой газеты «Mercurius publicus» было несколько сообщений о пропажах псов различной породы, и за каждого хозяева сулили неплохие деньги.

* * *

Совсем не случайно Ярослав Гашек выбрал занятие для своего главного персонажа, уволенного из армии за идиотизм, – Йозефа Швейка. Тот, как мы помним, торговал крадеными собаками. Накануне Первой мировой войны этот промысел в Европе процветал как никогда. Собак крали повсюду в Европе, и некоторые породистые экземпляры переходили из рук в руки по нескольку раз.

Вполне естественно, что такой пройдоха, как пан Швейк, ухватился за это дело. Его рассказы и замечания о быте собачьих воров могли бы составить отдельную энциклопедию промысла. Сведения об этом ремесле Гашек мог почерпнуть в редакциях газет, где он добывал свой хлеб насущный в качестве фельетониста, – тогда о воровстве писали часто и со знанием дела.

Чаще всего собаки становились жертвами своего аппетита и острого обоняния – запах еды манил их, отвлекал, вел прямо в ловушку. Хитрые воры подвязывали к кромке брюк кусочек остропахнущей жареной колбаски (или же сардельку, на которую ловил собак пан Благник, главный поставщик товара фирме Швейка). «Собака – очень верное животное, – говорит нам Гашек, – очень верное, но только в хрестоматиях и учебниках естествознания. Дайте самому верному псу понюхать жареную сосиску из конины – и он погиб. Бросив своего хозяина, он побежит за вами». Некоторые специалисты вместо сосиски предпочитали натирать салом низ брюк, и собаки все равно бежали за ними, как привязанные, – оставалось только завести их в тихое место, взять за ошейник и сунуть в мешок.

Собачьи воры работали и в паре: выследив даму с собачкой, они шли за нею, и около удобной подворотни один хватал собаку, а другой задерживал хозяйку, изображая активную помощь.

Животных хватали из проезжающих экипажей и увозили «в неизвестном направлении». Их подманивали в парках, где собаки резвились на воле: к ним подбегали поиграть детишки, казалось бы, что может быть невиннее, но детишки эти были сообщниками вора, и они играючи уводили собачку к кустикам, где уж она попадала в надежнейшие руки.

Очень ловко на этом поприще оперировали девицы, одетые по последней моде, они ни у кого не вызывали подозрения. Их специальностью были маленькие собачки: воровки, сюсюкая, наклонялись чтобы их погладить, а сами – цап! – и совали их в муфту или в сумочку. А там уже лежала тряпка, смоченная снотворным, вдохнув паров которого собачки сразу засыпали, давая возможность воровкам спокойно скрыться.

На большую собаку «охотницы» шли вдвоем, причем одна из них рядилась кормилицей. В сумке у них были приготовлены одеяльце, чепчик, ленты. Подманив собаку, они вели ее в укромное место, там усыпляли, быстро пеленали и заворачивали в одеяло. Потом, в зависимости от размеров собаки, ее либо несли, как грудничка, либо везли в колясочке.

Масштабы краж впечатляли: в Париже ежедневно пропадали более сотни породистых собак. Если хозяева поторапливались, они успевали выкупить своих любимцев, дав объявление в вечерней газете.

Существовала даже такая воровская специальность – возвращение якобы потерянных собак. Украв песика, они просматривали объявления о розыске и возвращали животное «за приличное вознаграждение». У Густава Ротшильда был любимый пудель, которого в одном только 1892 г. крали трижды и каждый раз возвращали за большие деньги.

Украсть собаку было еще полдела – ее нужно было продать, а для этого требовалось выписать фальшивые документы и изменить ее внешность – все как у людей. И тут без специалистов никак было не обойтись.

В Париже все знали, где их можно найти: на Сене, возле Сельфиринского моста и у Моста Искусств в лодках жили собачьи парикмахеры – тогда презираемое городское племя. (Вот удивились бы они, зная, что век спустя их ремесло войдет в число элитных специальностей!) Эти крытые суденышки были и квартирой, и мастерской собачьих цирюльников. На подобный род деятельности выдавалось разрешение городских властей, и собачьи парикмахеры работали легально, платя налоги.

Парижане стригли в основном пуделей. Высшим шиком считалось, если у пуделька задняя часть туловища была «свежего и здорового цвета йоркширского окорока». Иногда парикмахеру заказывали выстричь вензель, графскую или баронскую корону, но среди владельцев собак это считалось «моветоном» – обычно так поступали дамы полусвета, кабатчики и мясники.

Самой сложной и дорогой считалась первая стрижка собаки – непривычный к этой процедуре пес отчаянно отбивался. Там же, в Сене, собак и купали. Эти процедуры стоили дорого, и доходы у собачьих мастеров были весьма недурными.

Вся беда заключалась в том, что были они сезонными: собак стригли и купали только летом, и лишь изредка цирюльников приглашали обслуживать животных на дому. Приходилось выкручиваться и сотрудничать с собачьими ворами. Парикмахеры были и самыми надежными «наводчиками» в этом деле.

В Париже собаками торговали в будние дни на конном рынке, а в выходные еще и на цветочном базаре. Чтобы придать собаке «товарный вид» и замаскировать ее, вор-собачник передавал животное парикмахеру. Принявшись за дело, мастер прежде всего обрезал им хвост и уши, а затем, в точности по Швейку, перекрашивал собаку, а в глаза закапывал атропин, чтобы изменить взгляд.

После всех этих манипуляций пес так изменялся внешне, что бывший хозяин его не узнавал и, когда собака кидалась к нему, отталкивал ее, и кричал: «Пошел прочь, сукин сын!»